15

Изготовление вакцины против вирусной инфекции требует умения не только выращивать вирус, но и его инактивировать. Не входя в детали биологической "кухни" (с которой специалисты хорошо знакомы, а неспециалистам она неинтересна), хотел бы изложить суть элементарных приемов, необходимую для понимания огромного осознанного риска, присущего нашему делу.

Известно, что принцип вакцинации состоит в прививке обезвреженного вируса болезни для выработки в организме антител, которые позволят в будущем защитить его от болезни. Ясно, что если прививать "дикий" вирус, человек обязательно заболеет. Надо делать прививку инактивированным вирусом, достаточно безобидным, чтобы не возбудить болезнь, но вызвать образование антител.

А как узнать, что вакцина хорошая? Иначе говоря, надежно ли она инактивирована? Для этой цели надо подвергнуть вирус целому ряду воздействий. Однако когда имеешь дело с новым вирусом, нельзя быть уверенным, что его реакция на эти воздействия будет такой же, как и у предыдущих вирусов. Тут мы сталкиваемся с повседневными проблемами медицинского и биологического исследования. Единственным ответом на эти вопросы является экспериментирование. Нужно провести эксперименты на животных, согласно пастеровским принципам, а затем, когда риска не будет, - испытания на людях.

Не следует, однако, думать, что исследователи ведут себя как ученики чародеев: они располагают сложными системами контроля и предлагают вакцину только будучи твердо уверенными в ее безвредности. Действенность вакцины может быть обнаружена лишь в процессе ее применения. Поскольку медицина - экспериментальная наука, доказательство эффективности вакцины может быть получено лишь тогда, когда привиты миллионы людей.

Чтобы убедиться в степени серьезности, с которой ведутся исследования и ставятся эксперименты, достаточно поразмыслить от противного. Какой исследователь, если он не безумец, посмел бы предложить вакцину, в которой он не полностью уверен? Необходимо ежедневно помнить о мере своей ответственности, поскольку на противоположной чаше весов - человеческие жизни. И никакой разумный человек не станет этим рисковать. Жажда славы? Я знал многих исследователей, которые были бы счастливы получить признание, но ни один из них, думается, не решился бы ни на малейший риск во имя этого. К тому же будем рассуждать логично: войти в историю с вакциной, которая убивает, - это не та цель, которую можно преследовать. Повторяю, все эти люди - Солк, Лепин, Сэбин, Копровски - глубоко осознают свою ответственность и долг. К несчастью, их иногда предают другие в силу своей безответственности.

Я сам пережил такое испытание. В 1960 году мне позвонили из министерства здравоохранения: в парижском округе двое детей умерли после прививки. Мне сообщили номер партии: 3005. Вакцина была действительно изготовлена в наших лабораториях.

Надо самому услышать голос, сообщающий такую новость, чтобы понять мое состояние, которого никому не пожелаешь. Моя реакция была немедленной - я не ответственен за случившуюся смерть, в чем вполне уверен. Чтобы доказать это - а мне необходимо доказать мою непричастность всем тем, кто завтра будет меня обвинять, - я потребовал проведения следствия. Но новость распространилась молниеносно. Газета "Орор" успела напечатать статью под заголовком "Вакцина, которая убивает", не ожидая результатов расследования.

Через несколько дней результаты расследования сняли с меня всякое подозрение. Было доказано, что смертоносную вакцину брали из уже начатого флакона, хранившегося вопреки всем строгим правилам гигиены в стенном шкафу при комнатной температуре (даже не в холодильнике). И это несмотря на то, что мы ежегодно организуем научные семинары для медицинских работников о мерах предосторожности, несмотря на издание большого количества проспектов и брошюр на данную тему. На судебном разбирательстве иные дойдут до того, что назовут эти полезные информационные коллоквиумы "вербовочными собраниями". Оказывается, весьма сложно быть понятым.

Данное событие заставило меня задним числом понять переживания Солка, когда в 1955 году (перед съездом по биологической стандартизации, организованным мною) семьдесят детей, привитых его вакциной, заболели полиомиелитом и были парализованы.

Напомню вкратце эту печальную историю. После войны в США одной из главных бед, как я уже говорил, стал полиомиелит. Болезнь оставляла огромное количество парализованных детей, быстро распространялась, население было в панике, врачи бессильны. Пытаясь предупредить несчастье, детям вводили гамма-глобулин, полученный из крови переболевших. Но он обеспечивал защиту лишь на пятнадцать дней и являлся крайним средством. Необходимо было найти вакцину, чем занимались все исследователи.

В 1949 году Джону Ф. Эндерсу, исследователю из Гарвардской медицинской школы, впервые удалось вырастить вирус на почечных клетках обезьяны. Это открытие наметило путь в будущее: вакцина уже не была мечтой, а стала вопросом времени.

Через пять лет Йонас Солк, никому не известный американский врач, сумел создать вакцину для парентерального введения, успешно прошедшую все обязательные проверки. Немедленно принято решение о проведении массовой вакцинации, крупные лаборатории во всех штатах получали указание изготовлять вакцину. Очень строгий регламент производства вакцины предусматривал контроль, без которого нельзя было гарантировать безвредность вакцины. Но (может быть, чтобы опередить конкурентов?) одна крупная калифорнийская лаборатория пренебрегла некоторыми из мер предосторожности. (К слову хочу заметить, что в то время губернатором штата был Ричард Никсон.) И катастрофа разразилась.

Тотчас все было вновь поставлено под сомнение, и, конечно же, в первую очередь сама пригодность вакцины. Во время одного из путешествий я слышал разговоры только на эту тему. Я встретился с Солком, а также с Сэбином и Копровски, работавшими над вакциной для перорального введения. Острее, чем когда-либо, встала проблема контроля. Предстоящий съезд оказался более чем своевременным.

К счастью, расследование, проведенное в Калифорнии, докажет вину лаборатории и реабилитирует вакцину Солка. Все же доверие публики не скоро будет восстановлено; для этого придется много работать.

Со своей стороны, включаюсь в эту работу, так как она имеет целью сотрудничество и установление международных норм и, таким образом, содействует избежанию риска. Любая катастрофа порождает непонимание главным образом из-за неверной информации. Чтобы все страны могли пользоваться открытиями, сделанными в каждой из них, необходим обмен мнениями.

В этом вопросе Эррио не только прекрасно меня понял, но и помог продвинуться вперед. Требуя приглашения русских, он придал всемирный характер (догадывался ли он об этом?) съезду, проводимому впервые. Так оно и было. Узнав, что на съезде будут присутствовать русские, американцы сами пожелали быть приглашенными. О таком успехе я не мечтал.

С тех пор мне приходилось неоднократно организовывать конгрессы. Но каждый раз я переживаю эти события с большим волнением, в дни, предшествующие конгрессу, испытываю ужасную тревогу, как будто от этого зависит моя жизнь. Я обычно мучаю своих сотрудников, занимаясь множеством деталей, совсем не интересных для других. Перед заседаниями захожу в зал, чтобы проверить, как расставлены стулья, работают ли микрофоны, оборудование для синхронного перевода. Интересуюсь, в каких гостиницах будут размещены приехавшие гости, и если нужно, в последний момент меняю бронирование мест. Короче, не пропускаю ни одной мелочи, потому что сознаю, что от них зависит осуществление великих замыслов.

Однако я никогда не был так взволнован и счастлив одновременно, как в тот день 1955 года, когда увидел, что мои гости поднимаются по ступенькам Лионского муниципалитета. Мне очень трудно описать, что я чувствовал тогда. Помню только, что был счастлив, очень счастлив, потому что эти мужчины и женщины, прибывшие со всего света, ответили на мой призыв. Думал, что они разделяют мои заботы, мою страсть, подобно мне, они посвятили этому делу всю свою жизнь. Для меня это было наилучшим залогом будущего. Я знал, что все вместе мы сможем осуществить великие дела.

Значение первого съезда, посвященного биологической стандартизации, состояло не только в установлении отношений между исследователями и учеными разных стран, но и в открытии перспектив на будущее.

Не знаю, как восприняли другие это событие, но полагаю, что большинство разделяло мой энтузиазм. В этом мне виделся успех пастеровской идеи, великой идеи, согласно которой мы равны с биологической точки зрения, у всех нас общие враги, победить которых можно только сообща. Став выше разных мнений и политических режимов, мы нашли в этой борьбе, в этих поисках, в этой погоне за открытиями общую цель - дело человечности и здоровья.

Первым конкретным результатом съезда было предложение, сделанное русскими Сэбину о совместном использовании его полиомиелитной пероральной вакцины. Альберт Сэбин, педиатр из Цинциннати (по происхождению русский), одновременно с Солком вел исследования с целью создания вакцины нового типа, привлекательной тем, что она не требовала инъекций. Но, чтобы вакцина была принята в Соединенных Штатах, ему надо было представить положительные результаты испытания на миллионах людей, чего он не мог добиться в США.

Как известно, в Советском Союзе подобные решения принимают государственные органы здравоохранения, и, если принято решение прививать всех, ни один человек не сможет уклониться. Таким образом, для Сэбина предложение русских было шансом доказать безвредность вакцины.

Через несколько лет, точнее, в 1960 году, русские пригласили нас, чтобы сообщить результаты. Они были положительными. Когда мы поинтересовались, были ли осложнения, нам коротко ответили, что без каких-либо происшествий привито 100 миллионов человек и благодаря этому удалось победить полиомиелит, что должно было нас вполне удовлетворить.

После 1938 года мне доводилось дважды посетить СССР - в 1956 и в 1960 годах - в рамках симпозиумов. Поскольку ранее у меня совсем не было времени осмотреть Москву, в 1960 году я решил воспользоваться перерывами между заседаниями, чтобы запечатлеть на кинопленке все, что вижу, как обычно поступаю во время путешествий. Однако какой-то человек в гражданской одежде отобрал у меня кинокамеру и разбил. На другой день мне пришлось выехать из страны. Международная пресса ухватилась за этот случай, но русские коллеги на меня не рассердились, не придав значения инциденту.

Я нарушил какие-то правила не нарочно. Никогда не был силен в дисциплине, не умел скрывать свои эмоции, ненавижу любое проявление стадного чувства и не смог бы выступать в подобном амплуа.

Но главными впечатлениями были все же результаты проверки вакцины Сэбина, о которых нам сообщили русские, хотя эти данные неполные и не позволяли оценить степень риска. В 1956 году Сэбин сказал мне: "С вашим опытом в области борьбы с ящуром и вашим оборудованием только вы должны производить вакцину для Франции". Я уже думал об этом. Но мне казалось более разумным подождать, чтобы его вакцина вновь доказала свои качества. Тем более, что во Франции, в Институте Пастера, П. Лепин^* работал над совершенствованием вакцины Солка. Он "офранцузил" американскую вакцину, снизив остаточную вирулентность штаммов, что более гарантировало ее безопасность. Мне казалось разумнее начать с этого.

^* (Пьер Ленин - известный французский вирусолог, автор инактивированной вакцины против полиомиелита. - Примеч. пер.)

А может быть, причиной служил Институт Пастера? Я уже говорил, что с некоторых пор мечтал объединиться с ним. Во-первых, я всегда работал в пастеровских традициях, и такое слияние соответствовало бы не только моему желанию, но и чаяниям моих предшественников, а во-вторых, в единении - сила. Институт Пастера достиг больших успехов в исследовательской области, я - в промышленном применении результатов этих исследований. Мы вместе смогли бы вывести Францию на одно из первых мест в мире, если не на первое, в области профилактической медицины.

Я тогда еще не знал, что для осуществления моей идеи потребуется тридцать лет. Тридцать лет усилий и переговоров, но главным образом - доказательств возможности успешного сотрудничества. Всюду, где я проводил работы в Иране по борьбе с ящуром, а потом и с бешенством, в Латинской Америке, Африке - с ящуром, менингитом и бешенством, повсюду множились наши контакты с представителями парижского института. Слово "контакты" недостаточно отражает суть наших взаимоотношений. С годами из профессиональных они перерастали в дружеские. Вначале эти люди не очень доверяли промышленнику, преследующему, с их точки зрения, меркантильные цели, но вскоре понимали, что у меня те же заботы, что и у них, что я защищаю то же дело, однако иными, более мощными средствами. Каждый раз мне приходится доказывать, насколько промышленная эффективность служит исследовательскому делу, никогда не изменяя нашей общей этике.

Когда в 1956 году я пришел в кабинет профессора Пастера Валери-Радо^* и предложил ему заниматься вирусологией вместе, он улыбнулся. Ему показались смешными и мой порыв, и то, что он принял, возможно, за наивность.

^* (Луи Пастер Валери - Радо (1886-1970) - французский врач и писатель, родственник Луи Пастера, сотрудник Института Пастера в Париже. - Примеч. пер.)

- Посмотрим, - ответил он. - Найдем что-нибудь подходящее.

А пока оба института не объединились, надо было решать срочные проблемы сегодняшнего дня. Ежедневно заболевают полиомиелитом французские дети. Еще вчера полные жизни они попадают в палаты реанимации или при более легком течении заболевания всю жизнь будут ходить на костылях, так как нижние конечности атрофируются. И если мы неспособны лечить эту ужасную болезнь, мы уже владеем способом ее предупреждения. Вакцина Лепина готова. Остается применить ее в массовом масштабе.

Это станет делом Жана Мерье, моего старшего сына.

Одержав (и не раз) такие победы, начинаешь несколько иначе оценивать болезни и возможности исследовательской работы. Когда становишься свидетелем открытия вакцин против брюшного тифа и дифтерии, столбняка и коклюша, туберкулеза и полиомиелита, когда видишь, как отступают, а затем практически исчезают ранее смертельные болезни, вера в способность человечества делать дальнейшие открытия, несомненно, укрепляется.

Сегодня, получив добрые тридцать лет передышки, которыми мы воспользовались для улучшения качества известных нам вакцин, все больше совершенствуя их, дойдя до синтетических вакцин, лишенных животных антигенов, мы опять столкнулись с эпидемией и порождаемым ею страхом. В преддверии третьего тысячелетия заговорили о новой чуме.

Философы вопрошают: насколько преобразованным выйдет наше общество из этого испытания? Как и они, не могу ответить, но знаю, что мы найдем защиту. Надеюсь успеть еще своими глазами увидеть победу. Уверен, что она так или иначе наступит. Уже есть вакцина против одного из вирусов СПИДа^*. Совместно с самыми известными исследователями мира мы постоянно трудимся, а паши средства и возможности теперь гораздо лучше, чем раньше.

^* (Автор, по-видимому, имеет в виду разработку И. Солка, с которым поддерживает постоянную связь. - Примеч. пер.)

Мне скажут, что потребуется время. Несомненно. Время требуется для любой работы. Но по сравнению с прошлым мы продвигаемся намного быстрее. Бесспорно, нынешним поколениям трудно оценить это фантастическое ускорение открытий. В меня оно вселяет надежду, которую хотел бы передать всем. Мы знакомы со СПИДом всего несколько лет, но уже удалось разработать эффективные диагностические тесты и даже сделаны несколько шагов в направлении разработки вакцины. Как же не верить, что мы найдем защиту? Знаю, что еще будет много жертв во всех странах мира, и именно против этого борюсь ежедневно. Но наступит день, когда жертв больше не будет.

Правда, в повседневной работе нам кажется, что продвижение идет медленно. Однако когда я оцениваю путь, пройденный за шестьдесят лет деятельности (а что такое шестьдесят лет в истории человечества?), обретаю уверенность в том, что нам все удастся. Просто надо извлекать уроки из истории.

Я пережил эту историю. Когда я вышел из кабинета профессора Пастера Валери-Радо после нашего знаменитого свидания, у меня было его согласие на изготовление вакцины Ленина. Год спустя миллионы детей привиты без малейшей неудачи. Наконец, в 1960 году прививка против полиомиелита во Франции стала обязательной.

Я работал не только на Институт Пастера. Как частное, независимое лицо, я обладал свободой суждений и выбора. Между тем у вакцины Сэбина проявились свои положительные стороны, и я, наконец, решил заняться ее производством. Сэбин сам предложил мне это.

К 1962 году дело завершилось успехом. Постепенно вакцина Сэбина завоевывала свое место. Как и предполагалось, обе разновидности вакцины против полиомиелита не конкурировали между собой, а словно дополняли друг друга. На практике первую вакцинацию стали делать парентерально, а ревакцинацию - перорально.

За пятнадцать послевоенных лет завершилось становление моей деятельности, принявшей международный масштаб.

Первая поездка в Соединенные Штаты раскрыла мне глаза и расширила горизонт. Меня всегда преследовала мысль о деятельности без преград и границ, и эта мечта получила реальную основу. Подталкиваемый событиями (или порождая их?), я бросил свое кустарное ремесло, чтобы превратиться в промышленника (хотя в глубине души продолжаю себя чувствовать кустарем, близким к исследователям). В начале 50-х годов я был вынужден превратить нашу лабораторию в акционерное общество.

Я был рад, что кто-то возьмет на себя финансовую часть моей деятельности. Производство расширялось, темпы возрастали, вследствие чего увеличилось число служащих, а мне хотелось сохранить необходимую свободу, чтобы делать то, что считаю своей профессией, то есть разъезжать, получать информацию, советоваться с учеными, постоянно разрабатывать новые способы внедрения изобретений.

Если образно выразить мое состояние в то время, меня можно сравнить с человеком, целыми днями смотрящим сквозь замочную скважину в комнату, в которую он хочет проникнуть, и дверь вдруг открывается. То, что простиралось перед моим мысленным взором, что превращалось в повседневную реальность, был весь мир. Мир, две трети которого безоружны перед болезнями. С тех пор я преследую лишь одну цель, которая мне кажется единственной, - дать всем странам средства борьбы против эпидемий.

Как я уже говорил, всегда есть два способа оценки любого дела. Обо мне могут сказать, что я извлекаю для себя выгоду из человеческого здоровья, что выглядит не совсем привлекательно и похвально, или же могут именовать меня благодетелем человечества. Думаю, что истина находится между этими двумя крайностями. Суть в том, что мне не свойствен дух завоевания в негативном смысле этого слова. Я считаю себя скорее представителем общественности.

Разве не я предложил государству создать в 1945 году Французский институт ящура? Основав ФИЯ, я фактически сделал то, что должно было сделать государство. Далее. Стремясь обеспечить другие страны изготавливаемыми мною профилактическими средствами, я продолжаю (будучи частным лицом, я остаюсь патриотом и уверен в том, что служу интересам моей страны) политику международного сотрудничества, которой государство, к сожалению, не придает должного значения. Может быть, просто потому, что в свое время ни один чиновник не сумел предвидеть огромную роль промышленной биологии? Наверное, для этого надо было выйти из "пастеровского гнезда", а кроме того, обладать безрассудством, толкавшим меня вперед, невзирая на препятствия, к намеченной цели.

Когда я говорю о целях, другие усматривают лишь препятствия и считают меня мечтателем. Однако через двадцать-тридцать лет они убеждаются в том, что я был прав.

После войны, увидев в Соединенных Штатах, как перерабатывают 1000 литров крови в день, я представил себе индустрию крови завтрашнего дня. Когда в пятидесятые годы я узнал, что в США наряду с сухой плазмой из крови получают гамма-глобулины для предупреждения коклюша, я задумал производить их в промышленных масштабах, потому что не только во Франции, но и во всем мире больницам нужны эти препараты, от которых зависит жизнь тысяч людей.

Кроме того, в штате Иллинойс (США) было сделано изобретение, показавшееся мне гениальным - получение дериватов крови путем использования бросовой плацентарной крови. Из этого "мешка крови", который обычно выбрасывают после каждых родов, можно получать столь необходимые белки и гамма-глобулины. Я усмотрел в этом идею для будущего, а в США от нее впоследствии отказались. В США не следуют этическим нормам, принятым во Франции, где кровь бесплатна. Там покупают кровь у всех, кто хочет ее продать, поэтому всегда имеют достаточный запас свежей крови. Для нас же было бы большой удачей иметь возможность сохранять свежую кровь, столь ценную для срочных переливаний. На сегодняшний день в Марси-л'Этуаль ежедневно перерабатывается 15 тонн плаценты, что в основном позволяет удовлетворить потребности Франции в дериватах крови.

Однако я забегаю вперед, между тем, вопрос о крови достоин большего внимания. Наряду с проблемой полиомиелита в 1945-1960 годах проблема крови занимала меня больше всего. Еще во время войны я создал первый подпольный центр переливания крови, а в послевоенные годы продолжал работать в данном направлении с донорами-добровольцами, изготовляя сыворотку против коклюша и считая эту сторону своей деятельности основной и перспективной. Но в 1952 году новый французский закон приостановил ее. Он гласил, что человеческая кровь является государственной монополией.

Закон был издан потому, что во Франции этические нормы требуют (о чем уже говорилось), чтобы кровь была бесплатной. Считается недопустимым, чтобы частное лицо (например я) пользовалось этим. Ясно, что эта ситуация стала поводом для демагогических выступлений, а пресса тех дней раздувала страсти.

При этом забывалось, что за каждую порцию донорской крови я вносил определенную сумму в кассу общества взаимопомощи, которое создал для своих доноров. Благодаря этим деньгам они могли пользоваться домом отдыха и целым рядом других преимуществ, которых не было у доноров государственных. Умалчивала пресса и о том, что я всегда придерживался этических норм и никогда не извлекал из этого выгоды. Но бесполезно приводить аргументы. Закон принят. Надо либо смириться, либо обходить его, формально не нарушая законности, чтобы достичь своей цели.

Вначале мне это удавалось, поскольку я был единственным производителем сыворотки против коклюша и спасал с ее помощью сотни детей, а закон излагался таким образом, что косвенно можно было сделать исключение для лечебных сывороток. Следовательно, если мне дается право производить лечебные сыворотки, значит я могу приобретать кровь.

Все же мое положение было несколько двусмысленным и шатким. Становилось ясно, что впредь закон будет угрожать моим исследованиям. Чтобы его не нарушать и попытаться изготовлять в промышленных масштабах гамма-глобулин и белковые фракции, я стал интересоваться плацентой. Ретроплацентарная кровь, которую обычно выбрасывали, не подпадает под действие закона. К тому же это - "испорченная" кровь. Чтобы осуществить мои планы, ее требовалось лишь добывать и собирать. В то время, как все жалуются, что не хватает крови, ежедневно образуются сотни тонн плаценты. Наши неразведанные резервы поистине безграничны. Надо только все организовать.

"Надо только..." В действительности мне понадобилось двадцать лет (1953-1973 годы), чтобы достичь настоящей промышленной фазы этой деятельности. Постепенно строились новые здания, оснащаемые производственными линиями, которые ежегодно совершенствовались в соответствии с последними достижениями исследовательской мысли, изобретались новые средства производства, налаживались системы охлаждения (морозильники, рефрижераторные камеры, изотермические самолеты и автофургоны). В конце концов у меня установится связь с 3000 родильных домов во всем мире.

В 1960 году моя деятельность развивалась в трех основных направлениях: ветеринарные вакцины, человеческие вакцины и кровепрепараты. Каждое из них приобретало все большее значение вследствие постоянного прогресса исследований, а также потому, что использовало достижения двух других. Я твердо убежден в том, что ключ к прогрессу - это общение между разными специалистами и что открытия происходят всегда вследствие сопоставления данных, которые до того никто не догадался сопоставить. Поэтому, занимаясь различными направлениями (но не изменяя традициям, завещанным мне отцом), я слежу за тем, чтобы сохранить единство, чтобы между нашими различными отделениями всегда существовали "мостики". Думаю, что в Институте Мерье, где трудятся более 3000 человек, все сознают, что работают па дело всемирного здоровья. Любопытно, что чем больше эта перспектива укрепляется во мне, тем больше моя деятельность как бы распыляется. Парадоксально, хотя и понятно, но чем больше я стремлюсь к всемирному объединению биологии и профилактической медицины, тем более множатся разделы моей деятельности. Научные исследования во всех областях прогрессируют с удивительной скоростью.

Если наглядно представить мою деятельность, то она напоминает снежный ком, несущийся по заснеженному склону, бесконечно увеличиваясь. Один вид деятельности влечет за собой другой, составляющий часть великого проекта: сыворотка против коклюша привела меня к детской медицине, то есть к ассоциированным вакцинам (которые я начал производить первым), например, коклюшно-дифтерийно-столбнячной (КДС) или против дифтерии + столбняка + полиомиелита. Ассоциированные вакцины заставляют задумываться о дальнейшей стратегии в области обязательных прививок во всем мире, что влечет за собой обсуждение этого вопроса с врачами разных стран и приводит к убеждению, что они совсем не подготовлены для массовой профилактической медицины завтрашнего дня. Такое положение вызывает размышления о необходимости повышения квалификации врачей, что обусловливает попытку создать первый в мире университет профилактической медицины. Вспоминаю, что и в ветеринарии прививки против ящура побуждали меня заниматься другими болезнями, поражающими животных и людей, - бруцеллезом и бешенством - и искать способы их предупреждения.

Задачи бесчисленные, но все они способствуют осуществлению одной главной цели: избавить человечество, насколько это возможно, от эпидемий, век за веком его поражающих. В достижении ее я уверен, так как путь, пройденный наукой с начала века, просто фантастичен.

Однако прежде чем разрабатывать систему предупреждения болезней в мировом масштабе (что с самого начала было моей целью), надо иметь возможность принимать срочные меры. И вот в одно утро (а я встаю очень рано) я услышал по радио, что в Иране вспыхнула эпидемия азиатского ящура и что ФАО собирается в Риме в тот же день, чтобы обсудить данный вопрос и изучить возможности для борьбы с новым бедствием.

Я считаю, что никто лучше меня, имеющего опыт, приобретенный во Франции и в Аргентине благодаря работе Института ящура, не может решить эту задачу. К тому же я знаком с Ираном, где побывал в 1950 году, встретился и сблизился с профессором Дельпи (основателем Института Рази в Тегеране). Имеются все доводы для того, чтобы миссию поручили мне. И хотя ФАО не нашло нужным меня пригласить, я тут же вызвал Маковяка, тогдашнего директора ФИЯ (которого буквально поднял с постели), и через четыре часа мы приземлились в Риме.

В ФАО нас приняли не очень любезно. Заседание только началось. Наверное, мое присутствие показалось кое-кому неуместным и бесцеремонным (что нельзя отрицать). Находящиеся здесь англичане (у которых есть определенные амбиции по вопросу ящура) также недовольны моим приездом. Но этот холодный прием не обескураживает меня, а наоборот, стимулирует, как обычно все трудности. Я излагаю причины моего приезда. Вскоре профессор Рафи, возглавлявший вместо моего друга Дельпи Институт Рази и знакомый с моей деятельностью, соглашается с моими выкладками.

- Господин Мерье, - говорит он, когда я заканчиваю выступление, - если вы хотите заняться азиатским ящуром, я попрошу у своего правительства, бы в ваше распоряжение предоставили лабораторию.

Впоследствии организованная нами бригада выехала в Иран, где выполнила огромную работу (которая будет отмечена, но об этом позже). Благодаря использованию новой технологии, я доказал, что мы можем не только приостановить эпизоотию, но и уберечь от нее другие страны, поскольку, производя вакцину против иранского вируса, мы развернули санитарный кордон вплоть до Греции. Таким образом мы предохранили Европу от заноса нового вируса ящура.