6

Сегодня мне трудно сказать, что я тогда увидел, не только потому, что прошло пятьдесят лет, в течение которых мне не раз приходилось посещать различные страны, и картины поездок наложились одна на другую, но еще и потому, что у меня своеобразная память: она лучите хранит сильные впечатления, чем точные факты.

Традиционный рассказ о путешествиях не является моей целью: я ведь не ездил в качестве туриста, чтобы посмотреть новые места. Меня всегда преследовала мысль найти новые средства лечения, а вслед за этим - и новые средства предупреждения болезней. Как и любой человек, я, конечно, осматривал все вокруг, и часто восхищался красотой местности, архитектурными памятниками. Но больше всего меня интересовало то, как живет и от чего умирает население данной страны. И больше всего мне хотелось встречаться с людьми, поглощенными теми же заботами, что и я, на дне своих пробирок пытающимися найти секрет жизни.

Когда я говорю о поглощенных теми же заботами, это верно, но не совсем. Потому что я не представлял себе, что смогу провести жизнь, склонившись над лабораторным столом, манипулируя микробами и морскими свинками. А именно этим я в то время занимался. С помощью отца приобрел опыт лабораторной работы. Во время учебы научился регистрировать удары сердца улитки, заражать морских свинок возбудителем сапа и т. д. Но эта практика, необходимая для того, чтобы осмыслить степень риска и приобрести глубокое чувство ответственности, не была для меня самоцелью. Обладая богатым воображением (и детским характером), я видел в ней лишь основу для мечтаний, которые надо было претворить в жизнь. Конечно, это замечательно - открыть средство от бешенства или от ящура, но такие открытия следовало бы широко применять. Сыворотка нужна во всем мире. Очевидно, что наша маленькая лаборатория на улице Буржела не сумеет его обеспечить.

Весь мир... Было бы неправдой утверждать, что уже тогда у меня сложилось ясное представление о будущем и виделась организация лабораторий во всех странах. Но если бы мне сказали, что через пятьдесят лет эта мечта осуществится, меня бы это не очень удивило. Я обладал и до сих пор обладаю любопытным свойством - постоянно жить в далеком будущем (я бы даже сказал, что неспособен жить в настоящем, тем более в прошлом, что можно расценивать, как недостаток). Это свойство подкреплено моей почти безграничной энергией.

Поймите меня правильно: если я сегодня таким образом формулирую свои мысли, в те времена я бы не смог этого сделать. Когда Христофор Колумб пустился в плаванье, он не знал, что откроет Америку. Но он все для этого сделал, он был к этому готов, это было условием "sine qua поп" (непременным условием). Не сравнивая себя с Колумбом, я сказал бы, что в двадцать пять-тридцать лет обладал столь же огромной беспечностью, необходимой для того, чтобы пуститься в плаванье, не зная, к какому берегу суждено будет пристать, и есть ли где-нибудь земля, готовая меня принять. И я благословляю эту беспечность, так как без нее ничего бы не сделал.

Итак, движимый бесконечной любознательностью, с нашим туберкулином в багаже я посетил в 1933 году Австрию, Венгрию и Чехословакию. Австрия показалась мне грустной, Венгрия - приветливой, а Чехословакия - исключительно современной. Повсюду встречался с директорами ведущих лабораторий, рассказывал им о том, чем занимаюсь (они смотрели на меня как на очень молодого коммерсанта, прибывшего продавать свои изделия). Наблюдал за тем, как они работают: так же, как и мы, снуют между скотным двором и лабораторией, так же как и мы, берут кровь у лошадей, чтобы изготовлять противостолбнячную сыворотку, так же, как и мы, умеют выращивать бактерии (которые размножаются на искусственных средах). И нигде нет системы, позволяющей выращивать вирусы иначе, чем путем заражения живых животных.

Тем не менее я вернулся из путешествия потрясенный не столько тем, что увидел, сколько тем, какую получил пищу для мечтаний. В поездках возникли дружеские связи, особенно тесные в Австрии (где позднее мне присвоят титул почетного консула). Я придаю большое значение этим узам, этим отношениям, позволяющим мне неоднократно возвращаться, чтобы продолжать идти вперед.

С этого времени путешествия следуют одно за другим и никогда не прекратятся: в 1934 году - Нидерланды и Италия, в 1936 году - Дания, Швеция, Норвегия и Финляндия, в 1938 году - Россия. Между тем новая встреча даст мне возможность возобновить и благополучно закончить медицинское образование.

Трудно переоценить роль, которую играли в моей жизни женщины. Нет, я не поклонник женщин, я провел жизнь, которую каждый назовет скромной. Когда я говорю, что женщины играли в моей жизни решающую роль, то имею в виду, что в каждый важный период моей жизни была женщина, направлявшая меня на верный путь. Первое место, конечно, принадлежит моей жене, которая поддерживала меня и была советчиком в течение долгих лет. Не советчиком по моей специальности, - к сожалению, она оставила занятия, - но советчиком в жизни. В некотором смысле она меня создала, заставила реализовать то лучшее, что было во мне заложено.

А потом появилась Клер Мартен. В начале тридцатых годов, когда мы с Симоной познакомились с ней, она была замужем за человеком, страстно увлеченным психоанализом (в то время совсем новым направлением науки). Мы стали часто встречаться вчетвером. Мартен мечтал получить медицинское образование, за что его презирала семья, буржуазная до мозга костей. И вот однажды Клэр взялась за нас. Правда, мне совсем не улыбалось вернуться на школьную скамью в двадцать три - двадцать четыре года, тем более что я там сталкивался больше с неудачами и разочарованиями, чем с успехом. И потом я уже вошел в активную жизнь, что меня привлекало намного больше. Но я дал себя уговорить, так как Клэр поддерживала Симона. Она считала, что по тому пути, который я выбрал, не будучи врачом, далеко не уйти. Меня очень обижало, что во время путешествий меня считали кем-то вроде коммивояжера, но как иначе я мог себя называть? Один жалкий аттестат по бактериологии и два аттестата по естественным наукам - это в самом деле не очень солидно.

Повторяю: без Клэр я не стал бы врачом, поскольку она не только убеждала меня и читала нравоучения, но в течение всех лет учебы, когда я продолжал разъезжать и помогал отцу в работе лаборатории, посещал ветеринаров и медиков, предлагая им наши препараты, она заставляла меня заниматься. Она заставляла нас с Мартеном, который взялся за учебу вместе со мной, готовиться к занятиям и экзаменам. Таким образом перед войной я получил, наконец, диплом. Мне было в ту пору тридцать лет.

Однако вернемся немного назад. В 1934 году, после посещения лабораторий в Центральной Европе, я поехал в Нидерланды. Я старался продать туберкулин, но главным образом был в поисках новшеств, особенно по ящуру. Ведь мне встречались многие ветеринары, сетующие на ущерб, причиняемый этой болезнью, и мечтающие о средстве более радикальном, чем предлагаемое нами.

Однажды я познакомился с Френкелем, обаятельным человеком, который стал моим настоящим другом. Как и мой отец, он был музыкантом, играл на скрипке. Оказалось, что Френкель нашел способ выращивания вирусов "in vitro". Новость была настолько революционной, что я вначале усомнился, говорит ли он правду, но внимательно слушал его и уехал, тщательно спрятав идею в уголок своей памяти.

В последующие месяцы я продолжал заниматься медициной, работать в лаборатории, а в 1936 году решил поехать в Скандинавские страны, чтобы продать наш туберкулин (изготовляемый отцом по новой синтетической формуле, которая принесла ему большой успех), но особенно для того, чтобы посетить различные лаборатории и понаблюдать за применением новых технических средств. В Копенгагене я узнал, что для предотвращения свертывания крови там используют не бутыли, закупоренные пробкой, которые всегда могут разбиться, а центрифуги. Вскоре после возвращения я установил такую в нашей лаборатории.

Год 1936 был ключевым с политической точки зрения: во Франции - Народный фронт; в Испании - гражданская война; в Германии непреодолимо растет фашизм.

Людьми моего круга Народный фронт, в этом я должен признаться, воспринимался как конец света. Сегодня такая оценка просто смешна, но, вспоминая обстановку того времени, следует сказать, что буржуазия была глубоко оскорблена и испугана новым правительством, которое казалось ей революционным и потому очень опасным. Буржуазия, конечно, защищала свои привилегии.

Я не составлял исключения, повинуясь скорее своеобразному рефлексу, нежели разуму. Скажем, классовому рефлексу. Как ответная реакция, у меня появилась симпатия к фашизму. Муссолини и Гитлер, проповедовавшие энергичную политику, производили на меня впечатление более смелых, более надежных в эпоху, когда все, казалось, рушилось.

Конечно, я был не фанатиком, а просто прагматиком. И именно прагматизм заставил меня резко повернуть в другую сторону. Я не совсем усмотрел последствия фашизма. Как только я понял, насколько фашизм попирает личные свободы (а понял я это очень скоро), я от него резко и окончательно отдалился, ведь по своей сути я был, есть и всегда буду либералом.

Первая важная дата из "хронологии 7" - 1937 год. В возрасте шестидесяти семи лет умер мой отец, возложив на меня - тридцатилетнего - ответственность за институт, который он сам основал, когда ему было двадцать семь лет, в 1897 году. Можно ли сказать, что я подгоняю даты?

Не могу передать, насколько меня потрясла эта утрата. Не очень-то искушенный в искусстве самоанализа, я не анализирую свои чувства, прячу свою боль. Знаю, что я обязан этому человеку всем. И большая часть того, что я осуществлю, будет сделана в память о нем.

С этих пор на мне одном полная ответственность за институт, который носит и мое имя. Абсурдная случайность заставила меня это почувствовать: накануне похорон отца мне сообщили, что четыре быка нашего стада пали от ящура. И я покинул свое место у изголовья отца, чтобы поехать на скотный двор. Позже меня в этом упрекнут, будут шокированы таким поведением, назовут "бессердечным". Покинуть изголовье покойного, чтобы идти к быкам! Тогда в глазах многих я стал человеком, для которого в жизни нет ничего важнее дел.

На это у меня есть два ответа. С одной стороны, останься я, ничего не изменилось бы, это не вернуло бы к жизни отца (мое отсутствие лишь нарушило условности, принятые в нашем обществе, что мне кажется не очень серьезным доводом); с другой стороны, мои дела - это и моя жизнь, а смерть четырех быков (из двенадцати) серьезная потеря, поэтому надо было срочно оцепить размеры бедствия и принять необходимые меры.

Катастрофа научила нас главному: существует много различных типов вируса ящура, а сыворотка, которую мы делали до тех пор, защищала быков только от одного типа. Исходя из этого, я изобрел новую формулу, названную паштетом из ласточек, позволявшую избежать риска, которому мы подвергались по невежеству. Наняв сначала такси, а потом грузовичок, я объехал всех ветеринаров; вечером привез в Марси зараженную кровь, всю ночь мы ее обрабатывали; утром Симона приехала за сывороткой, которая в полдень была доставлена ветеринару. Применяя эту эмпирическую технологию, мы постепенно вышли из затруднений и вновь наладили дело.