3

Когда меня просят определить основные этапы моей карьеры (что бывает все чаще, так как в моей отрасли я оказываюсь старейшиной), я всегда обращаю внимание на "хронологию семи". Дело в том, что я родился в 1907 году, мой отец создал институт в 1897 году, я унаследовал его в 1937 году, после смерти отца, а в 1947 году основал Французский институт ящура (после посещения Соединенных Штатов), что привело к революционным изменениям в моей судьбе и судьбе института.

То ли я так вижу свое прошлое, то ли "объективные случайности" служат вехами моей деятельности, какая разница. Истина в том, что сегодня, когда я вспоминаю прошлое, время кажется мне чрезвычайно сжатым. Десятилетия представляются едва ли более долгими, чем десять дней для четырехлетнего ребенка. Что такое, по сути, десять лет? Время, нужное чтобы претворить в жизнь идею. Опыт доказывает: с момента, когда я приходил к какому-либо убеждению (например, о необходимости привить поголовье скота против ящура, или разработать вакцину против коклюша, или ввести принципы профилактической медицины в той или иной стране), и до того момента, когда я считал идею реализованной, мне нужно было десять лет.

Чаще всего мои сотрудники шли за мной месяцев шесть и отступали. Оценив препятствия, отделяющие меня от намеченной цели (их всегда хватает), они пытались меня убедить в том, что достичь ее не удастся, и высказывали пораженческие соображения (правда, умные). Все заставляло думать, что моя идея абсурдна, или, по крайней мере, невыполнима. А через десять лет, когда я в конце концов достигал своей цели, о которой постоянно думал, для которой не прекращал трудиться, я слышал: "Мерье? Ему невероятно везет!"

Не считаю, что мне везло больше, чем другим. Но мне все же повезло стать тем, кто я есть. Однако если под везением понимать готовые решения, падающие с небес, то такого я никогда не встречал. Истина в том, что во мне много упорства и настойчивости, жертвой которых становлюсь я сам: очень быстро идея превращается в необходимость и преследует меня пока не удастся ее воплотить. Я убежден, что так и должно быть. Скажу больше: идея уже существует во мне, я вижу ее во всех подробностях, воображаю продолжение (не лишаю себя удовольствия мечтать о ней). Когда же, вернувшись на землю, отдаю себе отчет в том, что она еще не реализована, мне это кажется абсурдным. То, что другие воспринимают как утопию, я вижу наяву. Марси-л'Этуаль, завод, перерабатывающий сегодня 15 тонн плаценты в день, производящий миллионы доз вакцины, я "увидел" после войны, вернувшись из Соединенных Штатов. Само собой разумеется, если бы я его не "видел", не представлял, если бы твердо не верил в возможность его появления, как бы он существовал сегодня? Впрочем, если быть до конца честным, то я его "видел" значительно большим.

Знаю, что такие высказывания плохо воспринимаются и сам подставляю себя под удар сарказма и критики. Мания величия? Не думаю. Не страдаю манией величия и лишен честолюбия. Правда, всегда все видел в большом масштабе. Но разве можно творить большие дела, если воспринимаешь все в уменьшенном виде? Не в моем духе произносить фальшиво-скромные речи: я всегда играл в открытую и говорил то, что думал. Не изменился и ныне, в восемьдесят лет.

Кажется, мне удалось осуществить великие дела, потому что я опирался на очень простые, очевидные идеи, по сути, идеи Пастера, которые продолжил. И дело еще не завершено: сегодня моим горизонтом является 1992 год - Европа (в которой определенная роль отводится Лиону) и 1997 год - столетие Института Мерье.

Еще раз прошу понять меня правильно: когда я говорю, что совершил великие дела, это не тупое самолюбование. Я смотрю на то, что сделано на сегодняшний день: завод в Марси-л'Этуаль, а также заводы во всем мире, Фонд Мерье - самостоятельное, не входящее в институт учреждение, в рамках которого был организован первый международный коллоквиум, обсудивший последствия СПИДа для современного общества, Французский институт ящура и т. д. (ко всему этому я еще вернусь, чтобы рассказать, как это произошло).

Вспоминая начало, вновь вижу отца, склоненного над работой, и себя, несколько лет спустя ставшего владельцем маленькой лаборатории ... и больших замыслов. Но тотчас же вижу, насколько то, что я сделал, недостаточно, вижу также все, что еще нужно сделать. Да не охватит меня отчаяние и достанет сил все выполнить!

Но надо вернуться к истокам. Признаюсь, что мне очень непривычно обращаться к прошлому (вспоминаю о нем лишь для того, чтобы оно послужило трамплином в будущее). Почти невозможно заставить себя рассказывать все последовательно. Все же попытаюсь это сделать. Ведь именно прошлое всегда было для меня опорой будущего.

Итак, я родился 9 января 1907 года в Лионе.

В конце концов мой отец получил от деда 15000 франков, необходимых для создания лаборатории, в которых ранее ему было отказано. Поскольку обратного пути не было, он остался в Лионе, купил осла, потом лошадь, а затем и прекрасный орган Кавайе-Коль, который ублажал меня в детские годы.

Отец держал лошадь в Калюире^* и, когда я подрос, стал брать меня туда с собой. Я слышал, как отец говорил о туберкулине (он был одним из первых его изготовителей), о сыворотках. Он разработал передовую для того времени технологию, позволяющую высушивать сыворотки и регидратировать их, что давало большие преимущества при хранении. Таким образом я узнал, что в этой специальности (еще не предполагая, что она будет и моей, и не задумываясь об этом, возможно, что тогда я предпочел бы стать владельцем гаража) ловкость рук, маленькие "трюки" так же важны, как и большие идеи.

^* (Предместье Лиона. - Примеч. пер.)

Повседневной работой отца стали главным образом лабораторные анализы, которые ему заказывали лионские врачи для маленьких больных дифтерией. "А когда вы ничего не находите, то это бесплатно?" - однажды спросила у него пациентка, которую страх, однако, не лишил расчетливости. Отец часто рассказывал за столом этот анекдот, заставляя от души смеяться несколько поколений. Нужно учесть, что той клиенткой была мадам Жермен, муж которой только что основал банк "Креди Лиона".

Для выращивания микробов отец пользовался натуральными органическими средами: сывороткой или асцитной жидкостью. Сегодня существуют усовершенствованные синтетические среды, но тогда работали с подручными средствами. Это было вполне доступно, так как необходимую асцитную жидкость отец находил в ... животе своего единственного служащего. Человек почти безграмотный (из всех формул вежливости он знал только соболезнования, которые систематически адресовал клиентам), он страдал пристрастием к алкоголю и, как все алкоголики, обладал животом внушительных размеров в результате асцита. Отец регулярно делал ему пункции, что, в общем-то, устраивало обоих. По крайней мере, можно сказать, что наша научная деятельность проходила в семейных условиях.

Не я один наблюдал за отцом во время работы. Иногда нас сопровождал мой брат, который был старше меня на полтора года. Он наклеивал этикетки на пробирки. Брат был погружен в книги. К тому же он был музыкантом, как отец. Это был одаренный мальчик с большим будущим. Рядом с ним я казался жалким фантазером. Я хуже, чем он, подчинялся дисциплине иезуитов и больше думал об играх. Играть. Мечтать. Уехать. Не покинуть Лион, нет, но узнать мир. Знания, содержащиеся в книгах, кажутся мне менее интересными, чем действительность. Мои школьные успехи отражают мои мысли. В нашей семье этому не придавали значения. Во-первых, я еще очень молод. К тому же наследником будет мой брат, а не я. Старший сын продолжает дело отца. Так заведено испокон веков. Впрочем, я уже сказал - у моего брата были блестящие способности и он оправдывал надежды семьи. Ну, а сестра выйдет замуж, в то время так было положено.

О моем будущем никто не заботился, а я - меньше других. Если я не в лаборатории отца, то играю подаренной саблей, поддерживающей мои мечты. Достаточно взмахнуть саблей, рассечь ею воздух - и ничто не устоит передо мной.

Позже я, конечно, эту саблю потерял. Мы всегда теряем детские игрушки, потому что надо когда-нибудь расстаться с детством. Любопытно, что много лет спустя, сразу после войны, в разрушенном Мюнхене, я нашел точно такую же саблю. Она не была новой. Я готов поклясться, что то была моя сабля. Она лежала рядом с другими случайными вещами. Не задумываясь, я купил ее и позже подарил Кристофу, моему внуку. Кристофу, который будет похищен в 1975 году, а его похитители потребуют выкуп в 2 миллиарда сантимов. Кристоф, о котором я уже знаю, что он, как и я, "огненный конь".

Я вроде не суеверен и мало знаком с легендами, особенно китайскими. Но случайности меня забавляют, и когда оказалось, что Кристоф, родившийся 31 декабря 1966 года, тоже "огненный конь" (согласно китайскому календарю, это случается раз в шестьдесят лет и длится неполный месяц), то нашел данное совпадение по меньшей мере любопытным, потому что всегда чувствовал точки соприкосновения с этим ребенком.

Шутки ради расскажу, что говорится в гороскопе: "Рожденных под знаком коня можно узнать по их огненному темпераменту. В них содержится фантастическая энергия, практически безграничная. Конь своим величавым видом внушает уважение. Он безучастен и делается твердым, как мрамор, перед лицом опасности. Он не соизволит отвечать тому, кто осыпает его бранью. Но вдруг как бы встает на дыбы, бросается вперед, топчет и разрушает все па своем пути. Потом наступает тишина, он приходит в себя, словно ничего не случилось. Невозмутимый и тихий, он продолжает свой путь. Конь умный, эмоциональный и чувствительный. Он избегает повседневной мелочности жизни и предпочитает окружать себя людьми, живущими для идеала. Огненный конь появляется раз в шестьдесят лет. Он вбирает в себя все достоинства коня, но его потенциал в четыре раза больше обычного. Согласно легенде, огненный конь порождает много потрясений. Он успешно овладевает оригинальными профессиями. Может быть летчиком, инженером или политическим деятелем. Под знаком коня родились такие люди, как Рузвельт, Ленин, Корнель, Шопен, Пастер, Дизель".

Излагаю все это, конечно, в кавычках, не зная точно, что сие значит, какое значение следует этому придавать. Улыбаюсь этому, как развлечению. Разве подобные совпадения не забавны?

Но вернемся к далеким временам: в 1914 году мне семь лет. Перед отъездом на каникулы я посетил с отцом международную выставку, проводившуюся в Лионе (Жерлан) на площади будущей бойни. Отец представил там серию оригинальных препаратов, в то время мало распространенных: туберкулин, противодифтерийную и противостолбнячную, а также высушенные сыворотки.

Но выставка не имела тех коммерческих продолжений, на которые если не рассчитывали, то надеялись: вскоре была объявлена война, которая прекратила любое частное предпринимательство и направила все средства на нужды первого мирового конфликта.

Меня, конечно, это мало волновало: я высказал австрийцу, сеявшему тревогу, свою точку зрения. Ведь все можно было решить за четыре дня. Но мне всего семь лет. Никто не спрашивает моего мнения. К счастью.