Между телом и душой

Если бы кто-нибудь взял на себя труд составления полного библиографического указателя литературных произведений на тему "Связь между душой и телом человека", то можно не сомневаться, что такой указатель был бы многотомным. Не менее половины издания занимал бы, очевидно, список названий беллетристики (даже если ограничиться временными рамками от "Фауста" Гёте до "Доктора Фаустуса" Т. Манна). Несколько поменьше места было бы отведено под перечисление теологических сочинений. А наиболее тонкий том содержал бы сведения о сравнительно немногочисленных работах философов, мистиков, оккультистов, любителей парапсихологии и просто психологии и, наконец, представителей естественных наук: медицины, химии, биологии, причем этим последним было бы предоставлено всего несколько страниц.

Ясно, таким образом, что в затронутой области практически безраздельно господствуют гуманитарии. (Это и понятно, поскольку вопрос о взаимоотношениях души и тела - одна из самых острых мировоззренческих проблем, которая когда-либо волновала и продолжает волновать все новые и новые поколения. Можно поручиться, что по временам о своей душе задумываются даже самые ортодоксальные материалисты из числа наших читателей.)

Но так уж сложилось разделение труда в истории человечества, что, несмотря на первенство гуманитариев до части представительства, выяснение основ понятий, которыми гуманитарии оперируют, становится почему-то уделом естественников.

Вопрос о душе также не избежал общей участи. Пока на протяжении многих столетий поэты и богословы соревновались в описаниях тончайших нюансов цвета, тона и, может быть, даже запаха души, ученые-естественники, например Аристотель, для начала пытались понять, где же расположена эта самая душа в теле человека. Во времена схоластов считалось, что вместилищем души является все тело: недаром любое серьезное повреждение тела может привести к "утечке" души и, как следствие, к смерти.

Вопрос о душе...

Наука нового времени, пришедшего вслед за Возрождением, "переселила" душу в голову, точнее, в головной мозг. Великий философ и естествоиспытатель Р. Декарт вообще рассматривал весь организм человека как машину, управляемую душой с помощью мозга. Вот как излагают этот раздел учения Декарта советские историки науки: "В крови содержатся "духи жизни", или "животные духи", - тончайшие материальные частицы артериальной крови. Они способны подниматься в мозг по нервам, доходят до помещенной в мозг души, воздействуют на нее и возвращаются по нервам, приводя в действие соединенные с ними мышцы".

Надо сказать, что и спустя два века после Декарта некто Евгений Базаров, будучи стихийным атеистом, тем не менее понимал обсуждаемые проблемы примерно так же. Но уже через одно-два поколения началась исключительно плодотворная деятельность двух выдающихся физиологов - И. Сеченова и И. Павлова, результатом которой явилось почти полное изгнание души из тела.

Последнее утверждение не следует, конечно, понимать буквально. (Как не следует принимать предыдущие абзацы за последовательный и, главное, полный рассказ об истории физиологии.) Сеченов и Павлов никогда всерьез не покушались на научно достоверное описание сознания: отдельные заметки и замечания в счет не идут. Но вот изучение "Рефлексов головного мозга" (название наиболее фундаментальной работы И. Сеченова), то есть способов реакции мозга на раздражения различных нервов, связанных с ним, привело к возникновению представления об универсальном управляющем комплексе - центральной нервной системе, в которой места душе как-то не находилось.

Ведь мозг на очень многие типы раздражений реагирует автоматически, без малейшего участия сознания. А если еще учесть, что именно так регулируются основные процессы, необходимые для жизнедеятельности: сосание, жевание, хождение и т. п., то становится понятно, почему центральная нервная система, частью которой является головной мозг, по существу заменила собой теперь уже устаревшее понятие "душа".

Подобно П. Лапласу, не нуждавшемуся, как известнo, в гипотезе о существовании бога для построения системы мироздания, современная. биология попросту не нуждается в таком кирпичике, как "душа", для создания удовлетворительной картины функционирования человеческого организма.

Подменив душу центральной нервной системой, наука, разумеется, не успокоилась, а пошла дальше по пути исследования этой системы. Большой успех был достигнут, в частности, при изучении способов общения отдельных частей нервной системы между собой и с другими системами организма. Выяснилась природа сигналов, передающих ощущение "раздражения" по нерву: ими оказались электрические импульсы. Выяснилось, что передаче, возбуждению или подавлению этих сигналов могут помогать (или, наоборот, служить помехой) самые различные химические соединения, относящиеся, в частности, к разряду гормонов, - многих из них назвали нейромедиаторами и нейротрансмиттерами. И наконец, как с полным правом могли ожидать читатели, выяснилось, что некоторые из этих соединений являются пептидами.

Здесь вполне уместно будет отметить, что приведенная выше гладкая и последовательная цепочка событий выглядит таковой только на бумаге, для которой, как известно, характерно полное отсутствие оврагов. На самом же деле каждый этап давался с огромным трудом, был отделен от последующего десятками лет и почти всегда воспринимался современниками как нечто выдающееся и, уж во всяком случае, как потрясение основ. В подтверждение этих слов можно привести тот факт, что на рубеже 70-х и 80-х годов нашего столетия открытие пептидов, действующих на центральную нервную систему - нейропептидов, как их стали называть, - было отмечено присуждением Нобелевской премии: ее получили два американских биохимика, Р. Гуллемин и Э. Шелли.

Появление нейропептидов на биохимической сцене действительно было одним из крупнейших событий 70-х годов, которое вызвало оживленные споры на странах научных изданий и большие надежды в более широкой прессе. Существо подобных надежд станет понятнее, если познакомиться с хотя бы очень краткой историей открытия и исследования одного из типов нейропептидов, так называемых эндорфинов.

Первые статьи об эндорфинах появились в 1975 году. В них сообщалось, что из мозга млекопитающих были выделены вещества пептидной природы, которые обладали удивительными свойствами: при введении в мозг других животных они вызывали эффект обезболивания, причем точками их действия были те же точки, что и у весьма известного обезболивающего средства морфина. (С понятным чувством ностальгии по прошедшей молодости вспоминает автор эти статьи. В особенности запомнилось . конструирование нового термина "эндорфин" в одной из них: окончание "орфин", как объяснялось, осталось от "морфина", а что такое приставка "эндо", уже ясно и так. В итоге получается слово со смыслом "внутренний морфин".) Естественно, что раскрытие секрета управления вечным врагом человека - болью - с помощью внутренних, присущих самому организму биорегуляторов вместо наркотиков типа морфина, имеющих, пожалуй, больше недостатков, чем достоинств, не могло не привлечь интерес как специалистов, так и просто людей, не безразличных к науке.

Эндорфины оказались довольно длинными пептидами - цепочками в тридцать, сорок, шестьдесят аминокислот, причем их аминокислотные последовательности, как довольно быстро было показано, содержатся внутри последовательностей других белков-предшественников, выполняющих в организме до их расщепления пептидазами совсем иные функции.

Далее установили, что для достаточно хорошей имитации действия морфина хватает небольших кусочков длиной в пять первых аминокислотных остатков эндорфинов: эти кусочки получили название "энкефалины", что можно весьма приблизительно перевести как "имеющие отношение к головному мозгу". (От того же греческого корня "энкефалос" - мозг - ведут происхождение всем известные энцефалит и энцефалограмма.) И, наконец, началась чрезвычайно широкая и интенсивная международная погоня за обезболивающим лекарственным средством, которое было бы создано на основе энкефалинов. Такая погоня продолжается по сей день, и это само по себе уже говорит не только о трудности поставленной задачи, но и об интересе к ней, о неослабевающем энтузиазме исследователей.

Этот энтузиазм особенно был велик в конце 70-х годов, когда казалось, что искомое лекарство вот-вот будет найдено. В то время любая мало-мальски грамотная работа об энкефалинах принималась чуть ли не с восторгом и, во всяком случае, весьма эмоционально. В какой-то мере нечто подобное довелось однажды испытать и автору этой книги: когда небольшой коллектив, участником которого он был, опубликовал в солидном международном журнале статью по энкефалинам, имевшую широкий резонанс, волна эмоций окружающих поднялась довольно высоко.

Разумеется, семейство нейропептидов не исчерпывается энкефалинами и эндорфинами, точно так же, как и перечень их биологических эффектов не исчерпывается обезболиванием. Показано, что есть пептиды (например, нейротензин), которые могли бы быть нейротрансмиттерами или нейромедиаторами. Некоторые пептиды, такие, как вазопрессин, гормон, очень похожий на уже знакомый нам окситоцин, влияют на память, улучшая ее в преклонном возрасте. Очень интересным было сообщение о так называемом "пептиде сна", девятичленном аминокислотном фрагменте, воздействующем на процесс сна - чуть ли не самый сложный физиологический процесс в организме. (Справедливости ради следует сказать, что пока "пептид сна" в полной мере проявляет свои уникальные свойства лишь в той швейцарской лаборатории, где он был открыт; в науке случается и такое.) И, кроме всего прочего, большое количество пептидов самых различных типов способно изменять поведение лабораторных животных, то есть вызывать, как говорят, поведенческие реакции.

Уже одно только исследование поведенческих реакций, вызванных нейропептидами, представляет собой целое научное направление со своими методами, теориями лидерами, причем все эти три компонента подвержены непрерывному изменению. Поэтому вряд ли стоит подробно описывать современное состояние работ по разным нейропептидам: все равно написанное сегодня уже стареет завтра.

Пожалуй, есть только одна грань проблемы, которая не затуманивается с развитием исследований нейропептидов, а наоборот, становится все более четкой, ясной и привлекательной. Это - перспектива их применения в фармакологии и медицине: представьте себе хотя бы безвредное лекарство "от плохой памяти"... Так что без особых сомнений можно предсказать большое и разнообразное будущее нейропептидов - молекул, связывающих воедино тело и душу.