20

Мне часто казалось, что меня не понимают, и с годами это чувство усилилось.

Я прожил жизнь, преследуя одну цель, утверждая одно и то же. Снимал фильмы, чтобы показать, чем занимаюсь и зачем это делаю, - но все было напрасно. Добился ли я доверия? Наверное, я не умею заставить людей понять меня. Почему существует постоянный разрыв между мной и другими людьми? Иногда это даже забавно. Вспоминаю, как на каком-то конгрессе услышал разговор сидящих рядом.

- Чего он ищет, этот Мерье?

- Не знаю. Но дело в том, что ведь находит.

Если я удивляю людей, то и они меня удивляют, я не всегда могу понять их реакцию. Скажем, когда я покинул Лион на второй день после возвращения Кристофа, меня упрекали так же, как и сорок лет назад, когда я покинул свое место у гроба отца, чтобы пойти к быкам. Каких проявлений чувств ждут люди? Для меня, как, очевидно, и для других, побывавших в подобном положении, эта история была похожа на "промывание мозгов". Я вышел из нее (во всех смыслах слова!) опустошенным, очищенным. Зачем эпилоги? Разве я не сделал все, что нужно? Теперь мне надо поскорее прийти в себя, продолжить свою деятельность. Разве это не нормальная реакция? Я бы сказал здоровая реакция! Почему же делают вывод что "у меня нет сердца"?

Правда, я хладнокровен и редко проявляю свои чувства. Причина тому - мое воспитание и темперамент. Но меня больше всего удивляет, почему из этого следует, будто я бесчувственный. По мнению большинства окружающих я остаюсь человеком, для которого важны лишь дела. Но эти дела - вся моя жизнь. Разве я недостаточно доказал свое кредо? Это моя жизнь, и еще в большей степени - жизнь тех, за кого я частично в ответе благодаря своей деятельности.

В то время мне было шестьдесят восемь и кое-кто воспринимал меня как человека на склоне лет, которому пора оставить свою деятельность. Но мне все, что я делал до сих пор, представляется только трамплином в будущее. Все приобретенное мною за долгую жизнь интересует меня не само по себе, а лишь с точки зрения грядущих возможностей. "Традиция - опора новаторства". Для меня этот девиз - вечный.

Когда оглядываюсь на то, что сделано, сразу же вижу задачи на будущее.

В области крови - поскольку мне запретили получать донорскую кровь, надо интенсивнее развивать индустрию фракционирования утильной плацентарной крови; в области полиомиелита - выпустить новую вакцину Солка; в области профилактической медицины - совместно с международными организациями систематически продолжать политику здравоохранения не только в Африке, но и во всех странах третьего мира; в области ветеринарии - продолжать исследования по имплантации эмбрионов (что открывает большие возможности для животноводства, а значит и для экономики), расширять профилактику, проводя борьбу с ящуром, который остается постоянной угрозой, если его не контролировать, и с бешенством, существующим во всем мире; наряду с этим работать над ветеринарными ассоциированными вакцинами, более эффективными для иммунизации всех домашних животных; в области подготовки кадров - совместно с крупными американскими университетами создать Университет профилактической медицины и превратить Лион в настоящую биостолицу Европы; укрепить работу "Биофорса", без которой нельзя быстро и эффективно оказывать помощь на местах; и, наконец, провести в жизнь главную, все более настойчиво преследующую меня мысль - с помощью наших технических средств создать в Лионе лабораторию наивысшей безопасности для систематического изучения всех вирусов планеты.

Исследования, проводимые с Йонасом Солком и Гансом Коэиом, коренным образом изменят наше производство. Появится возможность работать с клеточной культурой, а не пользоваться клетками почек обезьян. От новой линии клеток, называемых "клетки Веро", можно будет создавать внутренние рабочие запасы. Таким образом, мы станем первой лабораторией в мире, обходящейся без обезьян.

Мадам Брижитт Бардо публично похвалит нас за это (хотя, вообще-то, она нас очень осуждает).

Кроме того, полностью изменится и сам способ выращивания клеток: вместо флаконов Ру, которые делают его трудоемким, будет создано новое приспособление для выращивания клеток - микрошарики, взвешенные в определенной питательной жидкой среде. Четвертый этап размножения клеток происходит в 150-литровых биогенераторах, обеспечивающих поверхность, равную поверхности 13 500 флаконов Ру. Для изготовления ипактивированной нолиомиелитной вакцины конечное размножение клеток осуществляется в 1000-литровых емкостях, спроектированных и сконструированных нашим институтом.

Наконец, в соответствии с пастеровским принципом, которому я всегда следовал, предполагающим неразрывность медицинской и ветеринарной деятельности, данный метод будет использован и при изготовлении вакцины против бешенства. Следовательно, мы производим две противовирусные вакцины методом, который считается последним словом прогресса.

Как в выпуске вакцин, так и в работе над дериватами крови, намечается новое ускорение. Мне запретили делать гамма-глобулин из донорской крови, но плацентарная кровь, как бросовая, не попадает под действие закона, и мы должны широко развить это производство, получая также белок.

Известно, что белок в силу своей гидрофильности уменьшает вязкость крови и в отдельных случаях способствует восстановлению ее нормальной циркуляции. Кроме того, он нейтрализует некоторые токсичные вещества. Белок широко применяют в медицине, благодаря ему можно сохранить цельную донорскую кровь для срочных переливаний.

Гамма-глобулины же содержат большинство антител против бактерий, вирусов и токсинов. Они используются как в профилактических, так и в терапевтических противоинфекционных целях, а также для лечения аллергических и иммунопатологических проявлений. Зная, что во многих случаях можно избежать переливания крови, заменив его введением того или иного ее деривата, мы решили интенсивнее развивать это производство, задуманное в начале 60-х годов и реализованное лишь в 1973 году. В 1987 году наши заводы в Марси-л'Этуаль перерабатывали 15 тонн плаценты в день (что составляет 5% ее мирового наличия). Это производство дает ежегодную экономию в миллион литров человеческой плазмы, оно может удовлетворить большую часть мировой потребности в крови.

Не значит ли это, что мое "болеро" обрело новую мощь? Можно сказать - удвоенную силу благодаря тому, что я называю "всемирной мечтой" и выходу моей деятельности на новые объекты.

Путешествуя по свету с двадцатилетнего возраста, я не переставал восхищаться социальным, урбанистическим и архитектурным развитием городов, в которые постоянно возвращаюсь. Таким образом, как я уже выше говорил, формировалась моя культура. Но сейчас мне ее уже недостаточно. В процессе контактов с поистине культурными людьми, которых я глубоко уважаю, у меня возникли огромные проблемы.

Мечта о "Пентагоне" частично отражала мое желание участвовать в культурной жизни Лиона. Теперь надо искать другие возможности. Ведь культура, особенно история, представляется мне необходимой духовной составляющей, придающей смысл настоящему и будущему. Вот почему я помог поставить несколько фильмов, среди которых лента Бернара Тавернье "Пусть наступит праздник". Со стороны это может показаться капризом, однако это не так. Мои действия порождены несколько запоздалым осознанием связей, существующих между людьми искусства и науки. Оно пришло не без помощи Реймона Латарже, который произнес в 1976 году в Марси для "Друзей Лионского университета" блестящий доклад под названием "Малиновый и зеленый". Этот доклад, прочитанный вначале в Филадельфии как лекция, произвел на меня такое сильное впечатление, что я издал его в рамках Фонда Мерье. Он стал для меня настоящим справочником. Его текст приводится в приложении. В нем сжато и поразительно точно, даже утонченно, говорится об интеллектуальной деятельности ученых, обычно скрытой от остальных людей. Не потому ли это происходит, считает Латарже, что "у искусства есть публика, а у науки ее нет?".

Я сказал бы, что я не изменился, а раскрылся. По-видимому, это стало заметно, так как вскоре мне предложили приобрести дом, в котором родился Клод Бернар. А Клод Бернар еще в большей мере, чем Пастер, является отцом современной медицины. В этом человеке соединились философское и гуманное начала, так глубоко меня трогающие, с истинной простотой. Я прочел большую часть его переписки с госпожой Рафалович (в 1978 году мной опубликованы два тома) и открыл в нем истинного гуманиста. Мне правится бытующий среди научных работников анекдот о Клоде Бернаре, раскрывающий, по-моему, великодушие и юмор этого человека. Однажды Пастер пришел навестить тяжело больного Клода Бернара и пожаловался ему, что никто его уже не слушает. Клод Бернар ответил: "Но я видел сегодня утром молодого врача, который мне показался вашим учеником. Я сужу по тому, что профессор, осмотревший меня первым, помыл руки после осмотра, а он, осмотревший меня вторым, помыл руки заранее".

Я купил дом и отреставрировал его, чтобы основать музей имени Клода Бернара. Меня интересовало не то, что он стал моей собственностью, а то, что я могу в нем создать. Я мечтал о месте, в котором удалось бы собрать все документы, свидетельствующие о пережитом мною, где можно познакомиться с традицией, всегда дорогой мне и требующей преемственности. По сути, это единственный во Франции музей экспериментальной медицины и истории ветеринарии.

Сегодня данный проект еще не полностью осуществлен, но я продолжаю над ним трудиться. Наверно, потому, что, как мне кажется, после меня этого никто не сделает.

Параллельно с культурными открытиями продолжается основная деятельность - меня назначили ответственным на ориентированный на третий мир отдел профилактической медицины, организованный в соответствии с Программой ООН по промышленному развитию. Я стремлюсь обеспечить все страны третьего мира имеющимися у нас профилактическими средствами.

Делая это, я не стараюсь "позолотить свой герб" гуманными делами (вспоминаю тех, кто старался стереть с него позолоту.) Впрочем, это не чисто гуманная политика. Повторяю еще раз: заниматься систематической профилактикой в третьем мире, освободить развивающиеся страны от бактериальных и вирусных болезней (а вскоре и от паразитарных), свирепствующих там эндемически, - значит защитить самих себя. Ведь каждый год тысячи людей посещают эти страны как туристы и санитарные барьеры рушатся. Поскольку запретить путешествовать людям нельзя, надо защитить их иным образом.

Ясно, что речь идет об огромной задаче, которую легче решить совместными усилиями. Вот почему я продолжаю делать шаги к объединению крупных лабораторий мира для проведения этой политики.

В начале 50-х годов, организуя "Юнисерум", я мечтал добиться "европейского единства" в биологии, объединив Италию, Швейцарию, Францию и Испанию. Проект лопнул, но идея сохранилась и зрела: если такое объединение в европейском масштабе невозможно, почему бы нe попытаться осуществить его в мировом масштабе? Это я и предложил президенту Бразилии в речи, произнесенной в г. Бразилиа в ноябре 1977 года. В Бразилии, Канаде, Иране существуют большие лаборатории, руководимые людьми, с которыми я давно знаком, способными, объединившись, осмыслить биологию в мировом масштабе. Я уверен, что подобное единение профилактики и станет будущим промышленной биологии.

Сознаю, что, преследуя эту цель, иду вразрез с привычным мышлением. Работая в данном направлении, я сознательно тружусь ради мира и сотрудничества пародов. И надо с сожалением признаться, что это не общепринятый путь.

Ранним утром я уже обдумываю свои проекты. С тех пор, как болезнь Симоны годами держала меня в напряжении, я лишился сна. Кроме того, мне теперь кажется, что сон - потерянное время, ведь жизнь столь быстротечна.

В эти утренние часы, когда почти весь город спит, а площадь Белькур, куда выходят мои окна, еще дышит столь милым моему сердцу покоем, я испытываю настоящее счастье. Вчерашние невзгоды забыты, и я вновь вижу свою жизнь как герой замечательного фильма "Провидение" Алена Ренэ, переживающий свой роман в состоянии опьянения.

Вот первая лаборатория, расположенная в прекрасном здании Гарнье, в которой мы изготовляем сыворотку во время войны, и я мечтаю о лаборатории завтрашнего дня. Перед моим мысленным взором возникает Марси, куда я ездил с отцом, и я мечтаю об университете, который можно там построить, чтобы осуществлять полное и разностороннее обучение ветеринаров и фармацевтов, но где были бы и коммерческие школы. Ведь обо всем этом необходимо иметь понятие, чтобы разработать отлаженную программу действий в области профилактики. Вспоминаю Бразилию и Колумбию такими, какими узнал их сорок лет назад, Африку, а также Индию, где благодаря Николь Грассе население было привито против оспы, и мечтаю о том, какими станут эти страны, когда не будут постоянно бороться с болезнями, которые сегодня можно предупредить.

А потом думаю об этой новой чуме, о СПИДе, который потребует, наверное, десять лет исследований. А пока он уносит жизни тысяч людей. В 1984 году я принял участие в конгрессе, посвященном дериватам крови, в Карфагене, где собрались специалисты всего мира. Никто не говорил о СПИДе, хотя уже было много случаев. Но тогда еще не знали, что одним из главных факторов заражения является кровь.

Вижу гектары земли в Бресс, которые мой сын Жан мог бы объединить. Воображаю, что там можно воздвигнуть. Но мои идеи его раздражают. Однако я не могу не строить проекты и мысленно не видеть их осуществления.

Возвращаюсь к тому, как раньше делали сыворотку. В Хартуме (Судан) ее готовили так, что в сыворотке плавала козья шерсть! Перед глазами встают наши заводы сегодня, похожие на настоящие нефтеперегонные предприятия, но где работают в стерильной зоне, в скафандрах, где сотни людей заняты службой контроля. Я представляю себе завтрашнюю лабораторию высокой безопасности, где будут систематически изучаться все вирусы земного шара, где будут разрабатываться вакцины еще до возникновения эпидемических вспышек.

Вновь вижу Жерлан, этот знакомый японцам квартал, где в молодости гулял рука об руку с Симоной и где в декабре 1975 года искал освобожденного Кристофа. Там находится теперь наш социальный центр, лионский Институт Пастера и педагогический институт.

Достаточно построить лабораторию высокой безопасности, чтобы Лион стал "биостолицей", о чем мечтаю уже столько лет. Лион, к которому возвратились в последние годы его тосканские цвета, может стать по-настоящему большим городом. Но сначала надо перестроить Перраш (район вокзала), превратив этот "полуостров" в маленький Манхэттен.

Переношусь в Ле-Пансьер, расположенный на полпути между Лионом и Женевой, в центр "маленькой Дании здоровья", какой смог бы стать регион Рон-Альп. Ле-Пансьер, где в 1987 году я организовал первый межотраслевой коллоквиум по СПИДу. Я продолжаю трудиться в том же направлении, считая, что прогресс рождается в сотрудничестве, а не в конкуренции. После франко-американского соглашения по СПИДу мы должны мобилизовать против этой болезни все силы Европы и оказать помощь Африке, потому что бороться надо только всем вместе.

Вспоминаю мой первый приезд в США и восторг перед новой промышленностью, так поразившей меня, в то время скромного биолога. А сегодня я доктор "honoris causa"^* трех североамериканских университетов: Бостона, Чикаго и Монреаля. Это признание доставляет мне удовольствие, но полагаю, что почести принадлежат институту, всем тем, кто работал со мной и оказал мне доверие.

^* (Почетный (буквально - "ради почета", за заслуги). - Примеч. пер.)

Думаю о больницах, которые знаю с 1914 года, о том, какими они стали теперь, о баснословной стоимости лечения, и предполагаю, что сейчас происходит в других странах. В Голландии, например, женщины рожают дома, и их госпитализируют лишь в случае осложнений. Конечно, таково будущее. Здоровье - это также экономика здравоохранения и никакая промышленная страна не может справиться с затратами на больницы. СПИД уже наносит колоссальный ущерб бюджетам. Вряд ли известно, что годовой бюджет американской больницы равен затратам на годовое лечение от СПИДа одного европейца. В Чикаго уже закрыты две больницы из четырех. Будущее за другим. Мечтаю о технике, позволяющей на экранах телевизоров наблюдать за стариками и тяжелобольными на дому. Мы все больше приближаемся к этому. Больные останутся дома, что намного гуманнее, и их будут госпитализировать лишь для экстренных вмешательств.

Эта революция потребует глубоких перемен в сознании людей, на что уйдут годы. Может быть, СПИД, действующий на умы, как электрошок, ускорит процесс?

Когда я прихожу в свое бюро в 7 часов утра, мои карманы полны бумажек, на которых записаны разные идеи, способы обойти препятствия, возникшие в предыдущие дни, ведь ни одно из них не должно помешать мне достичь намеченной цели. Я ужасно упорный человек, уверенный в своей правоте. Из газет (я читаю в день семь-восемь газет) вырезаю все, что мне кажется интересным, даю эти вырезки сотрудникам на случай, если они пропустили данную информацию. Знаю, что порой моя настойчивость их раздражает. Воспитанные иначе, чем я, они не понимают почему иногда приходится идти окольным путем, избегать использования общепризнанных моделей.

"Формы, призванные оставаться в памяти людей, - придуманные формы". Эта фраза Мальро из моей речи, произнесенной в Бразилии в 1977 году, лучше любой другой выражает мою мысль: нельзя достичь прогресса, следуя за готовой моделью. Данное утверждение, бесспорное по отношению к искусству, одинаково верно и для науки, и для промышленности.

Все созданное мной возникло вопреки общепринятым идеям. Опыт показал, что иррациональное прочнее рационального. Если бы я рассуждал подобно деятелям маркетинга и изучения рынка, то никогда не создал бы ФИЯ, не стал бы производить вакцину для Бразилии в 1974 году.

Правда и то, что моя работа была для меня сказочной авантюрой. Я никогда не отделял свою профессиональную жизнь от частной. Однако мало людей разделяют мое кредо. Кто сегодня работает больше четырех часов подряд? А в пятницу в пять вечера все конторы пусты. Неудивительно, что людям скучно, думается, это от того, что они берутся за решение проблемы не с того конца. Для меня "заслуженный отдых", отставка в шестьдесят лет подобна смерти. Молодость могут сохранить только труд, мечты.

У меня еще десятки проектов. Одно их перечисление может составить целую книгу. Я не перестаю думать о завтрашнем дне, о той роли, которую мы могли бы сыграть в Китае (куда мы только начинаем проникать), в южной части Тихого океана, в Корее. Теперь, когда моя мечта о сотрудничестве с парижским Институтом Пастера реализовалась (благодаря тому, что левое правительство национализировало компанию Рон-Пуленк, - события иногда развиваются совершенно неожиданно), мне хотелось бы оживить деятельность Институтов Пастера^* во всем мире. Они существуют во многих странах и в большинстве своем теперь активно не работают. Если бы благодаря международным связям и ВОЗ, ассоциации профилактической медицины, канадским, иранским, бразильским, американским лабораториям нам удалось преодолеть еще не рухнувшие границы, мы смогли бы осуществить колоссальное дело в мировом масштабе.

^* (Во Франции три Института Пастера, за ее пределами около десяти, в том числе одни в Ленинграде. - Примеч. пер.)

Недавно я смотрел по канадскому телевидению передачу, глубоко меня взволновавшую. В ней показывали завтрашний мир, разделенный па два лагеря, - с одной стороны обе Америки, с другой - советизированные Африка и Европа. Меня не преследует, как некоторых, страх перед коммунистическими режимами, но я знаю, что есть силы, считающие их опасными. Однако мы обязаны думать о Европе завтрашнего дня, бороться за сосуществование между этими лагерями, иначе другие подумают за нас. А когда мы проснемся, будет поздно.

Вспоминаю высказывание Эгрена: "Надо ли мне ссылаться на свой "опыт", чтобы оправдать эти слова?" На каком-то конгрессе обо мне сказали, что я очень опытный человек. Эгрен тут же процитировал Ларошфуко: "Опыт - слово, употребляемое стариками, чтобы замаскировать свою немощь". Мы все дружно рассмеялись.

И все же, если бы в течение сорока лет я не вел борьбу, сегодня вся биология была бы американской. Понимают ли это французы? Можно ли согласиться с тем, чтобы наше здоровье зависело от другой страны? Лично я считаю это недопустимым. Вот почему мы должны ратовать за европейское единство в биологии. Занимая первые места в мире в области профилактической медицины, мы, таким образом, поддерживаем свою независимость. У Франции есть все возможности быть первой.

Меня постоянно тревожит мысль: не превратится ли Институт Мерье в лабораторию, просто более успешно работающую по сравнению с другими. В этом случае можно стать жертвой конкуренции, а самое важное, потерять главную цель, являющуюся также целью ВОЗ: здоровье для всех к 2000 году. Все вместе мы можем этого добиться. Надо широко мыслить, остальное приложится.

По этой причине я создал Институт прикладной эпидемиологии (ИПЭ), который находится в Ле-Пансьер. Он стал новым ответвлением Фонда Марселя Мерье. В рамках ИПЭ совместно с американским Центром по борьбе с болезнями из Атланты, считающимся сегодня лучшим в мире, организованы франкоязычные курсы эпидемиологии.

По моему мнению, настоящая книга не достигнет своей цели, если у читателя останется впечатление лишь об удивительной биографической истории. Основные этапы моей жизни описаны не для того, чтобы хвалить себя, а для того, чтобы стали понятны смысл моей работы и великая ценность здоровья.

Знаю, что и сегодня есть противники вакцинации. Если бы эта книга доказала их несостоятельность, то она, вероятно, не была бы бесполезной. Я уверен в том, что достаточно не делать прививки одному-двум поколениям, как вернутся болезни, считающиеся на сегодняшний день полностью побежденными. Именно это и случилось в такой высокоразвитой стране, как Швеция, с коклюшем. Ведь в данной области нет ничего окончательного, что должны понять все.

Заканчивая книгу, я отдаю себе отчет в том, что не все сказал.

Согласитесь, что невозможно рассказать все о карьере длиной в 60 лет, можно легко запутаться в деталях. Остальное некоторым образом принадлежит истории, которую любой и каждый может восстановить.

Гораздо более важным, чем изложить факты, мне кажется дать понять читателю идею, руководившую мной в течение жизни: предоставить всем, подчеркиваю - всем, возможность пользоваться открытиями, рожденными в тиши научных лабораторий. Воплощая ее, я сохраняю приверженность идеалам моих славных предшественников - Клода Бернара и Луи Пастера.